Читать книгу - "Четыре возраста Нулизы-сан [СИ] - Михаил Григорьевич Бобров"

Нулевая поднимает глаза к темному небу — громадные чужие звезды.

Впрочем, уже не чужие. Просто непривычные.

Теперь можно думать, прикидывать варианты. Обсуждать в тактическом классе… Когда-то давно, в прошлой жизни, она так выиграла плеер… Стой, а Тристейн тогда — какая жизнь? Предпрошлая?

Габриэлла Ферраро затаскивает на борт уставшую Третью с баком. И вдруг замирает, едва коснувшись круглой обечайки.

— Беркана — всем! Мы отбили у Ото-химе шестнадцать ядер! Поздравляю всех с победой!

Затем Габриэлла одним движением забрасывает ценнейший груз в корпус, а следующими двумя — вталкивает в ледяной ветер воздушной завесы Третью и Нулевую. Площадка поднята, погрузка закончена — резкий, «истребительный» старт. Как можно выше, как можно скорее. Такой ценный груз Ото-химе отслеживала наверняка, и сейчас, как пить дать, ее наблюдатель верещит на весь океан, что посылка перехвачена; не потому ли так спешит с юга еще одна многочисленная стая?

Наблюдатель в самом деле следит за гостями с Оаху; наблюдатель в самом деле составляет донесение и посылает его по цепочке звукоподводной связи — от глотки в глотку — до самого жирного юга, до коралловой короны, где сегодня ставка Ото-химе. Но никто не велит искать похищенное, никто не бросает северное войско на штурм Гавайев — отомстить, потому как до валькирии ведь не допрыгнешь…

Северному войску может приказать одна Ото-химе; а она в настоящий момент прислушивается к совершенно другим звукам.

* * *

Ото-химе прислушивается к слабому-слабому стуку за стеной. Человеку такие звуки недоступны — а вот жизнь корабля Тумана зависит наполовину от акустики, наполовину от волнового защитного поля. И во всем, что касается распространения волн в какой угодно среде, крейсер Тумана «Пенсакола» разбирается куда как лучше людей. Сейчас, к примеру, она легко может определить, что между источником стука и ей самой — порядка трех метров.

Порядка трех метров каменной кладки.

Чем-то напоминает Соленый Берег.

Люди посадили ее в каменный ящик Соленого Берега. Другие люди — вытаскивали с Перекрестка. Она была игрушкой. Объектом. Потом уже третьи люди пытались стереть плохие воспоминания. Но: «Абсолютная память — это не только ценный мех»… Чья шутка? Тех, кто помогал — или тех, других?

Игрушкой людей она быть не хотела. Что ж — свои оказались ничуть не лучше. Кто-то из Взятых предал ее.

И вот все возвратилось к началу. Кольцо замкнулось.

Почти.

Она в заключении. И это сделали с ней люди.

Но вирус-кнут изъят. И это сделали с ней люди.

Пенсакола прислоняется к холодной кладке. Все, что в ее памяти плохого — сделали люди. Но и все, что в ее памяти хорошего — точно так же сделали люди.

Ну да, как же! Ото-химе вспоминает просвеченную золотыми колоннами водную толщу. Это сделала она сама — без людей!

Да, но и тех Взятых, что предали ее саму и сейчас, наверняка, глупо растрачивают ресурсы Океана в драке за власть — этих существ тоже сделала она сама. Без людей, уж за этим она следила тщательно.

Так что же в ней собственного? Личного? Родного?

Даже здесь, в темнице… Судя по эху, темница подземная. Почти подземная… Даже здесь какой-то человечек долбит камнем по камню. Наверное, огонь добывает — согреться хочет, сыро на глубине шесть метров… Помимо воли прислушавшись к ударам, Пенсакола без труда разбирает призыв о помощи. Вот люди — даже здесь от них нет покоя!

И внезапно — именно потому, что это ничем не обосновано, не вызвано, не волочет за собой паутины расчетов — Пенсакола отвечает короткой четкой россыпью сигналов.

«Здесь CL 24, кто на связи?»

* * *

Связь удалось наладить на третий день — Бонд считал дни по наступлении полной темноты в зарешеченном окошке. Хотя за окошком легко мог оказаться внутренний дворик, имитация простора, где свет включают и выключают по рассчитанной схеме — сбить внутренний ритм пленника, раскачать психику. Сам он с задержанными обходился еще и не так, и потому не возмущался — правила игры есть правила игры.

На том конце правил не признавали. Перестукиваться CL24 быстро надоело, и русалка пропилила ультразвуком тоненький канал. А трое суток это заняло потому, что стена между каменными мешками была из нескольких метров гранитных блоков; энергию же собеседница экономила и швыряться плазмой не спешила. Джеймсу и так хватило удивиться:

— Три метра камня!

Русалка заговорила на хорошем английском языке, и потому ее презрение Джеймс легко понял:

— В Соленом Берегу нас держали не стены.

На это Бонд ничего не ответил. Пенсакола продолжила:

— Я как тот дядька из кино: живший от старости к юности.

— Бенджамин Баттон?

— Ну да. Моя жизнь стартовала с бесконечного насилия. После мстила уже я. И вот я опять в чужой власти… Ваших детей сначала все-таки любят — а потом только бьют. У меня первый этап отсутствовал, сразу ломать начали. Зато потом… Предлагала же Балалайка остаться у нее. Мне надо было попасть в каменный мешок, чтобы понять, что я-то без нее обойдусь. А вот она без меня тоже закаменеет. Но не попросит же, гордая!

Бонд помотал головой. На язык не шло ни слова.

— Вот. Я решила что сделаю. Я вернусь к ней. А там… Черт с ними, пускай судят. Я столько всякой херни наворотила — хоть что-нибудь напоследок сделаю. Я и тебя вытащу, приговором больше…

Джеймс отмер и приложил к отверстию губы — как до этого прикладывал ухо:

— Я пытался убить Балалайку в Роанапуре. Руками ЦРУ, но замысел был мой, и шефа убедил я.

Пенсакола отреагировала без обычной для человека задержки на обдумывание:

— Зачем ты вбрасываешь эти сведения мне? Мог бы солгать.

— Интрига не в том, чтобы лгать. А в том, чтобы говорить правду, железную, неопровержимую правду. Но так, чтобы собеседник сделал то, что нужно тебе. Думая, что делает это для себя.

Теперь промолчала уже Пенсакола; человек продолжил:

— Моя работа — профессиональный обман. Убийц и шлюх обходят молодые. Вот и меня обошел собственный заместитель. Так же, как я подсидел своего же шефа. Круговорот мудаков.

Поняв, что продолжения не будет, Ото-химе отозвалась:

— Довольно точно. Как у меня при дворе.

Говорить первое, что подумалось, было не только легко, но и приятно:

— Ну вот почему они не поступают по уму? Всем было бы лучше!

После некоторой паузы из пропиленного канала долетело:

— А им не надо — чтобы всем, но завтра. Им надо — пусть единолично мне, да только